Арутюн Албояджян рассказывает о том, как его и таких же несовершеннолетних детей собрали и отвели в турецкий приют Джемаля паши для отуречивания. Там ему дали новую фамилию - пятьсот тридцать пять, а назвали его Шюкри. Другого армянского мальчика, его друга, переименовали в Энвера. Он рассказывает об их жизни в приюте вплоть до дня освобождения.
… Затем меня и таких же несовершеннолетних детей собрали, отвели в турецкий приют Джемаля паши и отуречили. Моя фамилия была пятьсот тридцать пять, а имя – Шюкри. А мой армянский друг стал Энвером.
Многие не знали турецкого языка и неделями молчали, чтобы не узнали, что они армяне. Если бы чавушы узнали, подвергли бы фалахе – 20-30-50 ударов палками по ступням – или заставили бы часами смотреть на солнце. Нас принуждали молиться, мы должны были три раза повторять «Падишах чок еаша» (Да здравствует царь! – турецк.). Нас одевали в турецкую одежду: на белую антари (длинная рубашка), черную джуббе (длинный распашной жилет). У нас был мюдир (директор), несколько ходжаханум (учительниц). Джемаль паша приказал хорошо ухаживать за нами, так как он высоко ценил ум и способности армян и надеялся, что если он победит, то тысячи армянских отуреченных детей в будущем облагородили бы его народ, мы должны были стать его будущей опорой. С этой целью Джемаль паша пригласил из Константинополя учителей, докторов, так как большая часть наших сирот заболели цингой и умерли. Я был очень маленьким и хилым ребенком.
Наш сиротский приют находился около Бейрута в семи милях от Киликии. Расположенный у подножия громадной горы Джюн, он доходил до Антуры, которая имела французский полунезависимый статус, поэтому французы, англичане и немцы имели там свои отдельные колледжи, но все они уехали.
В нашем турецком приюте давали мало еды. Наши мальчики постарше – караванаджи – раздавали обед. Как-то один из караванаджи – армянский парень из Карина – при входе в столовую увидел меня и, схватив за руку, сказал на турецком: «Шюкри, изготовишь мне один пояс?» Я подумал, что он караванаджи, и сможет мне помочь – даст побольше еды.
Здание нашего приюта раньше было французским колледжем, французы уехали, как только началась война. Рядом были монастыри, внутри статуи, святые мощи, лоскутки бархата и др. Этот каринский парень принес оттуда куски ткани, чтобы я изготовил пояс с карманами, где он мог бы хранить деньги, так как маленькие куски хлеба он продавал арабам и имел средства. Однажды ночью я решил подняться на крышу здания, где могло еще остаться что-нибудь от французов, ведь мой отец был кузнецом и, может быть, умением я пошел в него. Поднялся на крышу, там нашел стальную проволоку. У меня не было никаких инструментов, кроме камней, не было даже иглы, ничего не было. Отрезал кусок проволоки, подточив об камень, заострил, расплющил край камнями, побил и согнул, чтобы потом осколком стекла резать по согнутому. Наконец, появилась ямка. Поискав, я обнаружил сломанное перо с твердым и острым концом, им я и раскрыл дырку. Игла была готова. Можно было уже шить. Но не было ниток. Решил распороть ткани и скрутить нитку.
Разворошив мусорку, нашел похожую на кожу клеенку. Наконец, смастерил для парня из Карина пояс с карманами внутри. Он был в восторге. Затем другие ребята тоже захотели, чтобы я изготовил им пояса. Таким образом, потихоньку я начал зарабатывать деньги.
Однажды Джемаль паша приехал в наш приют, чтобы посмотреть в каком состоянии находятся его отуреченные армянские сироты. Был день Курбан Байрама или рамазан, не помню. В эти дни нам давали хороший обед с мясом. Как-то, когда пришел Джемаль паша, меня позвали: – Беш юз отуз беш, пятьсот тридцать пять – это ты, Шюкри?
– Да – это я.
Мои друзья подвели меня к свите. Джемаль паша спросил меня:
– Оглум (сынок), Шюкри, что у тебя есть в готовом виде?
У меня была шкатулка ручной работы и пояс, их я и показал.
– Какими инструментами ты их изготовил? – спросил он.
– Инструментов у меня нет, – ответил я.
Джемаль паша удивился. С сожалением сказал:
– Гюнах др, дикат эден, бу гюнерли чоджух др (Жалко его, будьте внимательней, этот мальчик талантлив – турецк.).
Однажды утром мы проснулись без звонка, двери не открылись. Потом мы сами их открыли, спустились вниз, увидели, что нет ни одного турецкого охранника и солдата, служащих, мюдиров, учителей – никого нет.
Некому было звонить, чтобы мы пошли в столовую. Наши старшие отуреченные армянские сироты – чавушы – напали на курда Сило с побоями, а Сило орал как буйвол, и кое-как отбившись, кинулся в ближайший лес.
Это был тот Сило, который всегда говорил Хорену: «Я убил девяносто девять армян, вот если сейчас и тебя убью, то будет сто». Это был тот самый мерзавец курд Сило, которому старшие армянские сироты, чувствуя себя на свободе, дали хороший урок, так как никого из турецких служащих не было, и потому что слышали, что Бейрут должен быть сдан.
Так как наш приют был военным, у нас были особые законы. Каждый класс должен был стоять у своего стола, но не было ни онбаши, ни башчавушей. Мы все стоя ждали, а на столе не было хлеба. Пришел Эрза бей – наш фармацевт. Он был майором – военным врачом, которому помогали трое армянских сирот (Ариф и другие). И вот наш врач пришел и стал прохаживаться между столами, приказал сесть. Все сели. Он продолжал задумчиво ходить взад и вперед. Подошел к чавушу Энверу за нашим столом, который был армянином, но обрезанным, сказал: – Оглум Энвер, сенин эрэмэни исмин нэ иди (Сынок, Энвер, а каким было твое армянское имя? – турецк.).
– Торос иди, Эфенди (Торос, господин), – сказал мальчик, встав.
Затем подошел к чавушу из другого класса: – Оглум Джемаль, сенин эрэмэни исмин нэ иди (Джемаль, мальчик мой, а каким было твое армянское имя?).
– Вардан иди, Эфенди (Вардан, господин).
Спросил и другого. Все чавушы встали и назвали свои армянские имена. На минуту воцарилась тишина. Мы все ждали…
– Бу гюден сонра хэпиниз дэ гэнэ эрмэнисиниз (С сегодняшнего дня вы все снова армяне), – и грустно продолжил, – как видите, сегодня из наших никого нет, состав отсутствует. При желании я бы тоже отсутствовал и пошел бы с ними, но я решил не уходить, не оставлять вас. Возможно, они придут позже, наденут мне на руки оковы и возьмут в плен. Но я остался, не оставил вас. Прошу вас, не обижайте курдов, оставшихся среди вас, как до сих пор жили мирно и дружно друг с другом, так и оставайтесь всегда. Меня могло здесь не быть. И вас могло бы здесь не быть…
Он не продолжил, но потом мы узнали, что ему как врачу-фармацевту предложили во время последнего ужина в еду сирот положить яд, но он не выполнил это задание.
И правда, от араба Шерифа пришли, связали руки нашему врачу и увели. Мы все были расстроены и грустно молчали. Когда его уводили, он только сказал:
– Жаль, что добро, сделанное мной, Бог не воздал, моего единственного сына Неджатли он ослепил, а вас я принимал за своих детей…
Вержине Свазлян. Геноцид армян, свидетельства переживших очевидцев. 2-ое изд., свидетельство 247. – Ереван, НАН РА. – «Гитутюн», 2011, стр. 438-440.
